АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ

1.5. 1804, Москва,-23.09.1860, с. Ивановское (ныне Данковского р-на Липецкой обл.). Рус. религ. философ, поэт, публицист, основоположник славянофильства. В 40 - 50-х гг. 19 в. в России кит. культура редко становилась объектом спец. философско-культурологич. анализа. Наиболее систематический опыт такого рода исследования был осуществлен X. в "Записках о всемирной истории" ("Семирамида"). Критически оценивая истолкование историч. развития в нем. рационализме (прежде всего у Гегеля), альтернативу гегелевской модели историч. и общепринятой европоцентристской историографич. схеме X. видел в образе историч. жизни, принципиально лишенной постоянного культурного, географич. или этнич. центра. Историч. связь поддерживается борьбой двух полярных духовных начал: "иранского" и "кушитского", действующих отчасти в реальных, отчасти в символич. культурно-этнич. ареалах. Различные народы развивают свои культуры под знаком либо "иранства" как символа свободы духа, либо "кушитства", к-рое символизирует "преобладание веществ, необходимости", т.е. неотрицание духа, но отрицание его свободы в проявлении. В философии истории X. границы, разделяющие историч. "иранство" и "кушитство", не безусловны. Это нашло отражение в неоднозначности объяснения им истоков кит. культуры. "Сильному влиянию кушитского начала" X. отдает решающую роль в определении черт кит. культурного типа: исключительно натуралистического, склонного к условности и формализму. Одновременно он обнаруживает в кит. традиции "отголоски древнего иранства", к признакам к-рого относит монотеизм, якобы существовавший в Китае, и крайний этицизм кит. культуры. Ее синтетичность оценивается как причина стабильности и способности оказывать сопротивление любым внеш. воздействиям. Осн. причину невосприимчивости Китая к проповеди христианства (к-рое у X. рассматривается и как высший тип "иранского" сознания) он видел в том, что "все понятия о высоком нравств. значении человека, по крайней мере в его внеш. проявлениях и отношениях к др. людям, вошли уже в состав синтетич. философии кит. мыслителей". Тем не менее сущность кит. мировосприятия - "веществ, взгляд на веществ, мир". Его исходные черты выявляются уже на языковом уровне. "Веществ, взгляд" связан, во-первых, с пиктографич. характером первоначального кит. письма, во-вторых, с радикальным отличием соотношений алфавитной и иероглифич. письменностей с языком. Согласно X., "гласовая азбука в своей рабской зависимости от языка сохраняет свободу мыслящего духа", иероглифы же как "условные знаки мысли дают языку полную свободу изменяться, но сохраняют неподвижность мысли". Для "кушитского" начала характерна, по X., особая духовная подчиненность природным силам, она проявляется либо в примитивных культурных формах единения с этими силами, либо в бесконечной борьбе с ними. Кит. "кушизм" - это прежде всего "кушизм" второго типа. В силу отсутствия в Китае ясного представления о самоценности и независимости духовного начала культура рассматривалась как вполне материальная сила, позволяющая культивировать реальность и самого человека, его внутр. мир. Все это X. характеризует как кит. вариант "безмолвной борьбы кушизма с природой" применительно "к быту государственному", т.е. решению "великой задачи": основания "стройного" гос-ва, "развивающегося из нравственных начал". Однако на практике идея гос. могущества подчиняет себе этич. идеал. Но такая ситуация не обесценивает культурного значения кит. нравственной философии, прежде всего конфуцианства, к-рое X. выделял из трех "жизненных начал Кит. державы": конфуцианства, буддизма и даосизма. X. особенно импонировал традиционализм конф. этики, основоположника к-рой он ставил в этом отношении "выше всех философов в целом свете". Признавая роль конфуцианства в качестве гл. нац. эквивалента религии в Китае, он одновременно подчеркивал "ограниченность" конф. религиозности, даже писал об атеистичности учения Конфуция в сравнении с буддизмом. X. высказывал сомнение в нац. характере даосизма, выступая в то же время против смешения даос, традиции с буддизмом. Учение самого Лао-цзы рассматривается в "Семирамиде" как своего рода архаич. вариант рационализма европ. типа. «Поли. собр. соч. Т. 3, 6, 7. М., 1900 - 9; **3авитневич В. Алексей Степанович X. Т. 1 - 2. Киев, 1902 - 13; Сербиненко В.В. Кит. тема в "Семирамиде" А.С.Х. // 16-я НК ОГК. Ч. 1. М., 1985; Его же. К характеристике образа дальневост. культуры в рус. обществ, мысли XIX в. // Обществ, мысль: исследования и публикации. Вып. 1. М., 1989; Gratieux A. A.S. Khomiakov. Т. 1 - 2. Р., 1939. В.В. Сербиненко

Смотреть больше слов в «Китайской философии. Энциклопедическом словаре»

АМИО →← АЛЕКСЕЕВ ВАСИЛИЙ МИХАЙЛОВИЧ

Смотреть что такое АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ в других словарях:

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ

(1804–1860)   Религиозный философ, писатель, поэт, публицист, один из основоположников славянофильства. Ориентация на восточную патристику со металась у Хомякова с элементами философского романтизма. Выступал с либеральных позиций за отмену крепостного права, смертной казни, свободу слова, печати и др. Автор стихотворной трагедии «Ермак» (1832) и «Дмитрий самозванец» (1833). Лидер славянофилов А. С. Хомяков по справедливости должен быть признан одним из крупнейших русских мыслителей. Человек многогранный, философ, богослов, историк, публицист и поэт, Хомяков является видной фигурой 1840-х годов. В восприятии современников Алексей Степанович Хомяков представал человеком по меньшей мере странным. В знаменитых литературных салонах Москвы 1840–1850-х годов он, по воспоминаниям И. С. Тургенева, «играл роль первенствующую, роль Рудина». М. П. Погодин восторгался: «Какой ум необыкновенный, какая живость, обилие в мыслях, которых у него в голове заключался, кажется, источник неиссякаемый, бивший ключом, при всяком случае, направо и налево. Сколько сведений, самых разнообразных, соединенных с необыкновенным даром слова, текшего из уст его живым потоком. Чего он не знал?». Иным недоброжелателям эта блестящая эрудиция казалась поверхностною и неглубокою. Историк С. М. Соловьев, например, считал Хомякова «самоучкой» и «дилетантом». Подобные оценки не были вовсе безосновательны. Хомяков действительно «самоучка», получивший домашнее образование. И действительно «дилетант», проявивший себя необычайно ярко. Еще в ранней юности Хомяков заявил о себе как поэт и драматург, завоевал признание знатоков и уверенно занял в сознании современников место крупного поэта «второго ряда». Он обладал талантом художника (и даже ездил в Париж для совершенствования в живописи), но оставил после себя лишь несколько превосходных акварелей и рисунков. Круг научных интересов Хомякова поражает прежде всего необыкновенной разносторонностью, даже «разбросом». Философ и богослов, получивший известность на Западе своими французскими брошюрами о русском церковном любомудрии. Историк и историософ, автор объемистой «Семирамиды», неоконченной и при жизни автора не напечатанной. Социолог и правовед, сумевший в самое глухое николаевское время опубликовать в подцензурной печати острейшие политические статьи. Экономист, разрабатывавший еще в 1840-е годы практические планы уничтожения крепостничества и позже активно влиявший на подготовку крестьянской реформы. Эстетик и критик — литературный, музыкальный, художественный. Полиглот-лингвист, знавший множество древних и новых европейских языков, небезуспешно занимавшийся сравнительной филологией. Правда, все эти интересы Хомякова сосредоточивались почти исключительно на уровне салонных «споров», где его несомненное лидерство вызывало скрытое раздражение. «Хомяков — низенький, сутуловатый, черный человечек, с длинными черными косматыми волосами, с цыганскою физиономиею, с дарованиями блестящими, самоучка, способный говорить без умолку с утра до вечера и в споре не робевший ни перед какою уверткою» (С. М. Соловьев). Изредка появлявшиеся в журналах и сборниках статьи Хомякова обескураживали читающую публику необыкновенной пестротою и кажущейся необязательностью сообщаемых сведений по различным отраслям знания, — а еще более тоном шутливого балагурства, за которым не разберешь, где автор говорит всерьез, а где издевается. И сама необычайная энергия, увлеченность натуры Хомякова создавали дополнительные оттенки его репутации человека «несерьезного». Он, например, увлекался техникой, изобрел паровую машину «с сугубым давлением» (и даже получил за нее патент в Англии), а во время Крымской войны — особое дальнобойное ружье и хитроумные артиллерийские снаряды. Он занимался медициной и много сделал в области практической гомеопатии. Помещик-практик, он открывал новые рецепты винокурения и сахароварения, отыскивал в Тульской губернии полезные ископаемые, разрабатывал «способы улучшения зимних дорог укатыванием». Страстный охотник, замечательный наездник, блестящий стрелок, он, едва ли не первым в России, занялся теоретическими проблемами спорта, — впервые употребив это английское слово на русском языке. (статья «Спорт, охота», 1845). Объяснять эту разносторонность только дилетантизмом — явно несправедливо, тем более что для Хомякова она была принципиальной. Разнообразие интересов человека было для него путем к созданию идеала гармонической универсальной творческой натуры. Он много писал о бедах и невзгодах современной России, об общественных язвах своего времени, — и в глазах властей предержащих прослыл едва ли не революционером, чьи статьи запрещались к печати, а стихи становились достоянием «вольной» поэзии. («Россия», 1854). В восприятии одних современников Хомяков представал «бретером диалектики», человеком текучих, постоянно меняющихся воззрений. В глазах других он оказывался личностью необыкновенно устойчивой, принявшей для себя в качестве единственно возможного «родовое», православное миросозерцание. Он был «вольнодумец, заподозренный полицией в неверии в Бога и в недостатке патриотизма» — и в то же время оказывался «осмеян журналистами за национальную исключительность и религиозный фанатизм». Алексей Степанович Хомяков родился 1 мая 1804 года в Москве на Ордынке, в приходе Егория, что на Всполье. Но детство его протекало в «дворянском гнезде» в Богучарове Тульской губернии. Здесь сохранились предания о давно минувших временах, о любви тишайшего государя к подсокольничему Петру Хомякову. Несомненно, на подростка оказал влияние рассказ о том, как Кирилл Иванович Хомяков, умирая бездетным, предложил крестьянам самим избрать наследника из рода Хомяковых. Крестьяне, собрав нужные сведения о родственниках из рода Хомяковых, выбрали прадеда Алексея Степановича и утвердили его в правах наследства. Не от этого ли предания берет начало представление о важности мирского приговора и общинного духа? Юный Алексей Хомяков любил также вспоминать, что в 1787 году императрица Екатерина проезжала через Тулу и советовала дворянству открыть банк. «Нам не нужно, матушка, банка, — отвечали дворяне, — у нас есть Федор Степанович Хомяков. Он дает нам деньги в заем, отбирает себе во временное владение расстроенные имения, устраивает их и потом возвращает назад». Образ прадеда служил Алексею Степановичу примером для подражания в его собственной хозяйственной деятельности. К сожалению, дед и отец Хомякова не унаследовали рачительности и домовитости своего предка. Степан Александрович Хомяков был человек добрый, образованный, но беспорядочный и вдобавок страстный игрок. Мать Хомякова, Мария Алексеевна, урожденная Киреевская, обладала сильным характером. Когда ее муж проиграл более миллиона рублей в карты в московском английском клубе, она взяла в свои руки управление имениями и возвратила все фамильные богатства. В ознаменование освобождения России от Наполеона в 1812 году она на собственные сбережения построила церковь. Это было проявлением ее патриотизма. Хомяков говорил, что именно своей матери он обязан непреклонной верностью православной церкви и верой в русский национальный дух. Еще мальчиком Хомяков был глубоко религиозен. В семилетнем возрасте его привезли в Петербург. Он нашел этот город языческим и решил быть в нем мучеником за православную веру. Почти в это же время Хомяков брал уроки латыни у французского аббата Буавэна. Найдя опечатку в папской булле, он спросил своего учителя: «Как вы можете верить в непогрешимость папы?». Хомяков был страстным приверженцем освобождения славян и не переставал мечтать о их восстании против турок. В семнадцатилетнем возрасте он бежал из родного дома, чтобы принять участие в борьбе греков за независимость, но был задержан в окрестностях Москвы. Учился Хомяков в Московском университете, окончил его физико-математическое отделение в 1822 году. С 1823 по 1825 год он находился на службе в кавалерийском полку. Вот что говорил после смерти Хомякова его командир: «… образование его было поразительно превосходное. Какое возвышенное направление имела его поэзия! Он не увлекался направлением века к поэзии чувственной. У него все нравственно, духовно, возвышенно. Ездил верхом отлично, по всем правилам берейторской школы. Прыгал через препятствия в вышину человека. На эспадронах дрался превосходно. Обладал силою воли не как юноша, но как муж, искушенный опытом. Строго исполнял все посты Православной Церкви, а в праздничные и воскресные дни посещал все Богослужения». По определению П. А. Флоренского, он был «целомудренный в выражении своей внутренней жизни, и даже до скрытности, весь цельный, и гордый своей цельностью, не допускавший в себе рефлексии над собою» 5 июля 1836 года Хомяков женился на сестре поэта Н. М. Языкова Екатерине Михайловне. Этот брак оказался счастливым. Семейство Хомякова было многочисленным — пять дочерей и четыре сына. Исконная деревенско-помещичья свобода, независимость — от начальства, от литературного труда, от текущей политики — все это придавало особенную направленность его поискам идеальной жизни для человека вообще и для русского человека в частности. Поиски внутренней свободы привели Хомякова к учению, которое позже получило неточное название славянофильства. Факт рождения славянофильской идеологии Н. А. Бердяев рассматривал как явление, имеющее общенациональное значение. «Славянофильство — первая попытка нашего самосознания, первая самостоятельная у нас идеология. Тысячелетие продолжалось русское бытие, но русское самосознание начинается с того лишь времени, когда Иван Киреевский и Алексей Хомяков с дерзновением поставили вопрос о том, что такое Россия, в чем ее сущность, ее призвание и место в мире». В книге Бердяева «А. С. Хомяков» (1912) этот тезис развернут детально, а члены славянофильского кружка представлены «первыми русскими европейцами», которые, пройдя школу европейского философствования, «переболев» шеллингианством и гегельянством, попытались создать основы самостоятельной, собственно русской философии. А началось все с того, что зимой 1839 года Хомяков написал и прочитал в одном из московских салонов статью «О старом и новом». В ней впервые был вычленен исходный вопрос о соотношении «старого» и «нового» в жизни русского общества, о возможности соединения в ней «закона» и «обычая». При этом композиция статьи нарочито парадоксальна. Тезис «Старина русская была сокровище неисчерпаемое всякой правды и всякого добра» тут же опровергается целым набором негативных факторов допетровской жизни. Антитезис «Ничего доброго и плодотворного не существовало в прежней жизни России» — тоже опровергается, и не меньшим количеством позитивных факторов. Синтезис, картина «оригинальной красоты общества, соединяющего патриархальность быта областного с глубоким смыслом государства, представляющего нравственное и христианское лицо», — становится поводом для постановки новых, и тоже непростых, проблем… Статья Хомякова представляла собой вызов, своеобразную перчатку, которую надо было поднять. Вызов принял Иван Васильевич Киреевский: в ответной статье он предлагал иную постановку проблемы. Не в том дело, что лучше, «старое» или «новое», мы «поневоле должны предполагать что-то третье, долженствующее возникнуть из взаимной борьбы враждующих начал». И как в этом «третьем» соотнести «торжество рационализма» (следствие западного влияния) и «внутренний духовный разум» России? «Разрушение жизни» произошло именно из-за несоотнесенности этих начал. Но вместе с тем возвращать «русскую стихию» насильственно — «было бы смешно, когда бы не было вредно». Но и забвение ее приводит к тому, что происходит постоянное и быстрое «истребление остающихся форм»… Уже в этом начальном споре в «свернутом» еще виде содержались основополагающие идеи русского славянофильства утверждение особого пути исторического развития России; поиски особенной миссии ее в отношении к Западу и Востоку, внимание к простому народу — хранителю исконных начал русской жизни, интерес к прошлому и настоящему «единокровных» славянских народов и т. д. Кружок, вскоре составившийся вокруг двух основателей, был весьма невелик, но прочен и устойчив: в основе его единства лежали родственные связи, сходное воспитание и образование (все видные славянофилы в юности были связаны с Москвой и ее университетом), соответствие основных, рождавшихся в жестоких спорах убеждений. И. Киреевский занимался по преимуществу философией и эстетикой; К. Аксаков и Д. Валуев — русской историей и литературой, Ю. Самарин — внутренней политикой и крестьянским вопросом, А. Кошелев — экономикой и финансами, П. Киреевский — фольклористикой. Хомяков и в этом кружке отличался особенной универсальностью интересов и занятий, — он по преимуществу посвятил свою деятельность разработке историософской и религиозной концепции славянофильства. В 1820-х годах развернулась полемика об «Истории государства Российского» Карамзина, охватившая чуть ли не все круги творческой интеллигенции России, и одним из главных вопросов, который она поставила, был вопрос о позиции историка в его отношении к прошлому, о допустимости «художнического», «страстного» подхода к истории. Во второй половине 1830-х годов подобного типа задачу поставил перед собою Хомяков. Материалом для поисков стала всемирная история. Хомяков понимал сложность задачи — и это определило две принципиальные установки его труда: установка на неоконченность («Я ее никогда не кончу», «При жизни моей я не думаю ее печатать…») и на видимый непрофессионализм, «необязательность». Последние подчеркивались даже «бытовым» заглавием всего обширного труда, которое было дано Гоголем случайно прочитав в записях Хомякова имя Семирамиды, Гоголь громогласно возвестил «Алексей Степанович Семирамиду пишет!» Видимый дилетантизм исследования, казалось бы, не подлежит сомнению. «Семирамида», писавшаяся с некоторыми перерывами около 20 лет и составившая три тома, вполне сохранила стиль и особенности «домашних» бесед в славянофильском кружке в ней отсутствуют цитаты, почти нет указаний на источники (а в качестве таковых Хомяков держал в памяти сотни исторических, философских и богословских сочинений), некоторые факты изложены неточно, некоторые сопоставления (особенно этимологические) явно поверхностны и случайны. Однако «любительская» позиция Хомякова происходит вовсе не от недостатка сведений и не от неумения работать профессионально. В ряде тезисов Хомяков заявляет господствующая историческая наука не в состоянии определить внутренние, действительные причины движения истории, — следовательно, это должен сделать любитель в свободном поиске тезисов и их доказательств и в форме, «отрешенной от сугубой научности». Параллельно с собственно историософским вариантом «Семирамиды» создается ее публицистический вариант — серия статей «в никем не читаемом «Москвитянине» «Письмо в Петербург о выставке» (1843), «Письмо в Петербург по поводу железной дороги» (1844), «Мнение иностранцев о России» (1845), «Мнение русских об иностранцах» (1846), «О возможности русской художественной школы» (1847), «Англия» (1848), «По поводу Гумбольдта» (1848) и некоторые другие. Их собственно публицистическую цель Хомяков пояснил в одном из писем. «Я хотел, я должен был высказать заветную мысль, которую носил в себе от самого детства и которая долго казалась странною и дикою даже моим близким приятелям. Эта мысль состоит в том, что как бы каждый из нас ни любил Россию, мы все, как общество, постоянные враги ее потому что мы иностранцы, потому что мы господа крепостных соотечественников, потому что одуряем народ и в то же время себя лишаем возможности истинного просвещения.» Внешне историософские построения Хомякова кажутся простыми. Из трех возможных «разделений человечества» («по племенам», «по государствам» и «по верам») наиболее значимым оказывается последнее, но для того, чтобы понять веру народа во всех ее аспектах, необходимо изучение первичного этапа народознания «племени», концентрирующего «физиологию» данного народа. Анализируя первоначальные движения племен, Хомяков приходит к выводу: «Каждый народ имел свою исключительную страсть, то есть был одностихиен. Рассматривая «исключительную страсть» древних народов, Хомяков выделяет две антиномичные стихии, определявшие облик первоначального существования людей на Земле «народы завоевательные» и «народы земледельческие». В дальнейшем развитии своем эта антиномия осложнилась множеством вариантов, но развитие всемирной истории Хомяков мыслит как своеобразную реализацию драматического конфликта двух противоположных духовных «начал». Символ веры в стихии «иранства» — божество в виде свободно творящей личности. «Кушитство» противопоставляет этому символу свободы стихию необходимости. Соответственно этой антитетичной паре (свобода — необходимость) в «кушитских» религиях (наиболее яркими из них становятся пантеистические религии буддизм, шиваизм и др.) основным символом становится Змея (связываемая с плодородием, землей и водой, женской или мужской производящей силой, временем, мудростью и т. п.). «Иранская» мифология враждебна Змее. Геркулес побеждает Гидру, Аполлон — Пифона, Вишну — Дракона. При наличии в «иранстве» примеси «кушитства» непременно побеждает последнее. Духовная свобода должна быть абсолютной, любая же уступка необходимости ведет к гибели духовной свободы. Этот процесс Хомяков иллюстрирует, разбирая историю Древней Греции и Рима, историю победы «кушитства» у изначально «иранских» народов европейского Севера. Появление христианства представляло героическую попытку противостояния мировому «кушитству», которое в христианских странах перешло «в логику философских школ». И отрицаемое Хомяковым гегельянство стало своеобразным триумфом «кушитства» в веке девятнадцатом. Н. Бердяев назвал антиномию «иранство» — «кушитство» «самой замечательной, наиболее приближающейся к гениальности, идеей Хомякова». Рассуждая о православии, католичестве, протестантизме, магометанстве, буддизме, конфуцианстве и т. д., Хомяков отталкивался от «веры» как явления многозначного. В основу положительной программы философа положены поиски путей воссоздания духовности при осознании изначальной «сущности» каждого народа, которая может быть определена только при уяснении законов и факторов исконной народной веры. «Нигилизм» так же, как и «фетишизм», приводят к нравственному тупику, выход из которого (как внутри стихии «иранства», так и в «кушитстве») лежит в осознании общих исторических путей дальнейшего единого движения вперед. Таким образом, прогресс оказывается невозможен без «возвратной оглядки», — это еще один из хомяковских «парадоксов». Хомяков был знаком и дружен со многими выдающимися людьми своей эпохи с Пушкиным и Гоголем, Лермонтовым и Веневитиновым, Аксаковыми и Одоевскими, Чаадаевым и Грановским, Шевыревым и Погодиным, Белинским и Герценом, Самариным и Языковым, Бартеневым и Гильфердингом. В юности он полемизировал с Рылеевым, доказывая лидеру декабристов несправедливость замышлявшейся им «военной революции» и обвиняя его в стремлении к «тирании вооруженного меньшинства». В зрелых летах он много полемизировал с западниками и гегельянцами, один из которых — Герцен, — не согласившийся со своим оппонентом, записал, однако, 21 декабря 1842 года: «Я рад был этому спору. Я мог некоторым образом изведать силы свои, — с таким бойцом помериться стоит всякого ученья». В 1850-е годы Хомяков стал своеобразным символом философской мысли «консервативной Москвы», незыблемым, непоколебимым и неизменно оппозиционным к правительству, к революционерам, пытающимся свергнуть его насильственно, к либералам стремящимся к «золотой середине». На склоне лет Хомяков не пленялся уже славою поэта. Ему хотелось быть не только мыслителем и ученым, и он положительно считал себя всеведущим. Не было такого вопроса, по которому он не высказывался. Книги он словно проглатывал. Его друзья говорили, что ему достаточно одной ночи, чтобы усвоить себе самое глубокомысленное сочинение. Наделенный от природы могучим здоровьем, он умер почти «по-базаровски». В сентябре 1860 года Алексей Степанович отправился в свои рязанские имения, где, в частности, лечил крестьян от холеры. Заразился сам — и вечером 23 сентября опочил в своей деревне Ивановское. Его хоронили в серый осенний день, в Даниловом монастыре, пять или шесть родных и друзей, да два товарища его молодости. После него остался ряд публицистических статей по самым разным проблемам несколько французских брошюр богословского содержания и много рукописей, частично разобранных и опубликованных его учениками. Русская мысль начала осваивать наследие Хомякова много лет спустя после его кончины — и лишь к концу XIX столетия, когда были, хотя и в относительной полноте, изданы основные его сочинения, когда отшумели бури «шестидесятнической» революционности и начала формироваться русская религиозная философия, — выявились действительные масштабы этой фигуры московского спорщика, щеголявшего в европеизированных салонах в зипуне и мурмолке. Но и здесь, в позднейшем осмыслении, не обошлось без парадоксов. ... смотреть

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ

(1 мая 1804 – 23 сент. 1860) – рус. религ. философ, писатель, поэт, публицист, идейный вождь славянофильства 40-х гг. (см. Славянофилы). Род. в Москве в старинной дворянской семье. Получил домашнее воспитание, выдержал при Моск. ун-те экзамен на степень кандидата математич. наук (1822). В 1822–29 находился на воен. службе; оставив ее, занялся управлением своим имением. По собственно филос. вопросам стал выступать гл. обр. с сор. 50-х гг., в связи с публикацией филос. наследства И. Киреевского. Философия славянофильства выражена у X. наиболее полно и систематично; он разработал почти отсутствующую у Киреевского онтологию, в основе к-рой лежит идея "водящего разума" (т.е. бога) как первоначала всего сущего: "мир явлений возникает из свободной воли" (Соч., т. 1, М., 1900, с. 347; ср. также с. 325, 335–45). История человечества также должна быть рассмотрена, исходя из "одного великого начала", в ней надлежит отыскать "духовный смысл" (см. тамже, т. 5, М., 1900, с. 17–18, 29–30). Таким началом является "народная вера" (см. тамже, с. 191), религия, характер и типы к-рой определяются категориями воли – свободы и необходимости (см. тамже, с. 217). История знает две осн. формы религии – кушитскую и иранскую: "внутр. зерном" первой является "необходимость", второй – "свобода" (см. тамже, с. 235). Зап.-христ. церковь, по X., в своем развитии извратила принципы иранства, и потому зап. народы зашли в тупик, тогда как вост. христианство (православие) сохранило эти принципы в чистоте. Отсюда – идеи X. об особой историч. миссии рус. народа: "Мы не можем гордиться своим превосходством: оно происходит от милости промысла, позволившего нам почерпнуть веру из ее чистейшего источника – восточной церкви" (там же, т. 3, М., 1900, с. 83, прим.; см. также с. 335–37). На этой теоретич. основе X. строил концепцию рус. историч. процесса, к-рая, впрочем, только в деталях отличается от соответствующих взглядов Киреевского. Зап. церковь, по X., разрушила полноту духовных сил человека; рассудочность, рационализм стали осн. чертами зап.-европ. мышления, всей зап. философии (см. тамже, т. 1, с. 177–79, 264–68, 295–99), получив свое завершение в нем. философии, прежде всего у Гегеля. Гегелевская философия началом сущего объявляет отвлеченную абс. идею, а дух в качестве полноты развития идеи рассматривает лишь как итог развития сущего. (По X., именно дух и есть исходное начало всего.) С др. стороны, рационализм находит завершение в послегегелевском материализме, гл. обр. у Фейербаха. Материализм, по X., ставит на место гегелевской идеи материальный "субстрат" – начало еще более отвлеченное (см. тамже, с. 273, 302–04, а также 93–99, 296–97, 251, прим., 271). Двигаясь в русле иррационалистич. гносеологии, X" ищет форму познания, к-рая могла бы адекватно постигать сущность мира – "волящий разум", и его проявления – действит. мир. Последний познается неким синтезом всех естественных духовных функций человека – "внутренним знанием", "разумной зрячестью", "живознанием". Однако "вся лестница (познавательных функций. – З. К.) получает свою характеристику от высшей степени – веры" (там же, с. 281–82). X. критиковал зап.-европ. историографию (Ранке, Шлоссера, Тьерри и др. – см. там же, с. 36) за ее эмпиризм, потерю "внутренней связи" историч. событий и т.п. Отдавая дань философии истории Гегеля, X. подверг критике и ее (см. тамже, с. 36–37, 144–145). Враждебно относясь ко всем "социалистическим и коммунистическим учениям" (там же, с. 48), X. считал их болезнью зап. духа (см. тамже, с. 146,150–51,373). Социально-политич. взгляды X. могут быть рассмотрены как своеобразный рус. вариант феодального социализма. Идеализация патриархальной общины и общинных отношений, к-рые помогли бы, по X., избежать "язвы пролетариатства", революц. возмущений народа (см. тамже, т. 3, с. 19–20, 64–65, 70–71, 74, 82–84, 335–37, 466; т. 1, с. 92–93, 166–69, 173–74), апологетика православия и на нем основанного "просвещения" (см. тамже, т. 1, с. 26, 65, 87, 173–74, 244, 392), а также последоват. монархизм – таково самое общее содержание социально-политич. концепции X. В политич. программе X. содержались нек-рые требования в духе тогдашнего дворянского либерализма (всесословный земский собор, открытый суд с участием выборных присяжных заседателей, упразднение смертной казни, свобода слова и печати и т.д.). Будучи противником крепостного права, X. в период подготовки крест. реформы выдвинул свой проект освобождения крестьян, к-рый, в отличие от проектов революц. демократов, предусматривал передачу крестьянам лишь части земли и взимание с них выкупа. Неославянофильская традиция видела в X. выдающееся и оригинальное явление "истинно-русской философии". Начало этой традиции положил 10. Самарин в предисловии к первому изд. соч. X. (см. Полн. собр. соч., 3 изд., т. 2, М., 1886); ее продолжили В. Т. Завитневич (А. С. Хомяков, т. 1–2, К., 1902–13), Н. Бердяев (А. С. X. как философ, "Мир Божий", 1904, No 7; его же, А. С. Хомяков, М., 1912), а также эмигрантская литература – Н. О. Лосский (История рус. философии, пер. с англ., М., 1954, гл. 2), В. В. Зеньковский (История рус. философии, т. 1, М., 1956, гл. 3), Большаков (Учение о единстве церкви в работах X., Лондон, 1946). Передовые рус. просветители – П. Я. Чаадаев, т.н. Грановский (Ответ г-ну Хомякову, Соч., 4 изд., М., 1900) и революц. демократы В. Г. Белинский (Соч., т. 13, М., 1959, см. указат. имен) и А. И. Герцен (Полн. собр. соч. и писем, т. 22, П.–М., 1925, см. указат. имен) критиковали взгляды X. С позиций марксизма Г. В. Плеханов (О книге Н. А. Бердяева "А. С. Хомяков", Соч., т. 23, М.–Л., 1926) и советские историки славянофильства подвергли критич. разбору и оценке как взгляды самого X., так и попытки преувеличить его роль в истории русской философии. З. Каменский. Москва. Круг умств. и практич. занятий X. чрезвычайно широк: богослов, социолог, историк мировой цивилизации; экономист, разрабатывавший проекты освобождения крестьян, автор с.-х. нововведений и технич. изобретений; полиглот-лингвист, врач, живописец. Полемич. талант и идейная страстность X. образно охарактеризованы Герценом: X., подобно средневековым рыцарям, стерегущим храм богородицы, "спал вооруженным" (см. Собр. соч., т. 9, 1956, с. 157). Исходным моментом филос. деятельности X. был анализ духовного и религ. кризиса на Западе, выразившегося и до конца самообнаружившегося в "титанич. труде" Гегеля – завершителя школы нем. идеализма. X. указывает на мнимую бытийственность "самосущего понятия", лежащего в основе гегелевского панлогизма. Гегель попытался воссоздать "мир без субстрата". "Никогда такой страшной задачи, такого дерзкого предприятия не задавал себе человек. Вечное, самовозрождающееся творение из недр отвлеченного понятия, не имеющего в себе никакой сущности. Самосильный переход из нагой возможности во всю разнообразную и разумную существенность мира" (Полн. собр. соч., т. 1, М., 1911, с. 265–66). Гегелевская система свидетельствует в глазах X. о саморазложении отвлеченного рассудка, к-рым в нем. школе начиная с Канта был подменен целостный дух; "...знанию отвлеченному, рассудочному, в предмете доступен только его закон, а не действительность его" (там же, с. 271). Действительность в ее конкретном богатстве может быть познана только "цельным разумом", в истоке к-рого обнаруживается вера, понимаемая как непосредственное и живое знание ("живознание", "зрячесть разума"); в ней предмет познания не противостоит познающему, а объединен с ним единой жизненно-действенной стихией. Т.о., "живознание" фактически сближается с интеллектуальной интуицией, но без традиц. оттенка пассивной созерцательности, ибо X. включает в познание волевое движение. Апеллируя к целостному духу как к условию познания, X. (вслед за И. В. Киреевским) вводит в гносеологию антропологич. основания. Постижение живой реальности в ее этич. и эстетич. богатстве требует правильного нравств. устроения личности (мысли, затем повторенные и развитые В. Соловьевым). Необходимую жизненную предпосылку "цельного знания" X. видел в "соборности", т.е. в "... совокупности мышлений, связанных любовью" (там же, с. 280). Т.о., в гносеологии X. идея соборности не подчеркивает автоматич. преимущества коллективной правды перед индивидуальной, а указывает на гарантию включенности в познават. процесс нравств. стороны души. Отвлеч. рассудочность X. связывает с истощением нравств. сил изолированного субъекта (эту ситуацию X. находит в протестантском мире). X. обращается к соборному сознанию как к реальному бытийств. факту, а не как к идеальному принципу (ср. с "трансцендентальным", родовым субъектом кантианской и феноменологич. традиции). В соборной гносеологии X. принцип живого общения как условия истинности выступает первичным по отношению к принципу авторитета (в отличие от католич. романтизма де Местра и др.). Антропологич. мотивы у X. сравнимы с экзистенциалистскими учениями о человеке (человек "есть не сущий, но стремящийся быть" – ср. Кьеркегор). Но, в отличие от них, X. видит выход из драматич. положения обособившейся личности в общении, сердечной самоотдаче. Человек "... пополняет свою собственную ограниченность...", переносясь в других "... нравственною силою искренней любви" (там же, с. 269). Как христианский, близкий к вост. патристике мыслитель X. строит свою онтологию, исходя из теистич. предпосылки "вопящего разума", устрояющего мир осмысленно, но не подчиненного законам безличной необходимости. Акцент на волевом начале связан у X. с полемикой против детерминизма ("нецессарианизма", "безвольности") гегелевской рационалистич. системы, для к-рой, по X., недоступна сфера воли как допредметная, необнаружимая в мире явлений. В космич. плане коррелятом "волящего разума" у X. выступает сила как первооснова вещества, пространства и времени. Растворяя вещество (материю), предметно оформленное бытие в сплошном динамизме ("грядении"), X. оставляет за веществ. миром лишь феноменальный аспект и тем самым нарушает онтологизм своей исходной мысли. Но поскольку для X. в основании мира лежит положит. творч. сила, а не свобода как чистая возможность (Ungrund нем. мистиков и Шеллинга), мир сохраняет некий энергетический бытийств. фундамент. Обращение к воле как к онтологич. корню не сближает, однако, концепцию X. с иррационалистич. волюнтаризмом (Шопенгауэр, Э. Гартман, Шестов), разводящим волю и разум, – т.к. X. настаивает на разумном характере воли (X. вообще нечувствителен к проблеме иррационального и хаотического). Борьба между ориентациями на веществ. необходимость и на свободно творящий дух усматривается X. не только в разных типах умозрения, но во всей истории человечества. Считая религ. веру двигателем историч. развития, X. предлагает символическую (недостаточно корректную в отношении к историч. фактам) типологию религ. принципов: кушитского (магизм, натурализм, пантеизм, поклонение вещности, т.е. необходимости, – язычество) и иранского (теизм, почитание духовного начала, свобода, этицизм – ветхозаветная вера и в особенности христианство). На эту схему историч. процесса накладывается идея стихийно-органической обусловленности истории рас и народов в духе романтизма, что делает историософию X. непоследовательной и нецельной и дает его эпигонам (Данилевский и др.) аргументы для националистич. идеологии. Печатью романтизма отмечены и социологич. взгляды X., отрицавшего абс. право собственности на землю и рассматривавшего земельную собственность как вверенную народом помещичьему патронату. Р. Гальцева, И. Роднянская. Москва. Лит.: Лясковский В., А. С. X. Его жизнь и соч., М., 1897; Брусиловский И., К столетию рождения А. С. X., "Южные записки", 1904, No 22; Владимиров Л. Е., А. С. X. и его этико-социальное учение, М., 1904; Gratiеux ?., A. S. Khomiakov et le mouvement slavophile, v. 1–2, P., 1939; Baron P., Un th?ologien la?c orthodoxe russe au XIX si?cle. A. S. Khomiakov, Roma, 1940 (Orientalia Christiana analecta, No 127); Lavrin J., Khomiakov and the Slavs, "Russian Review", 1964, v. 23, No 1, p. 35–48. См. также лит. при ст. Славянофилы. ... смотреть

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ

Алексей Степанович Хомяков (1804—1860 гг.) философ, публицист, поэт Всякое общество находится в постоянном движении; иногда это движение быстро и пора... смотреть

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ

род. 1 мая 1804, Москва - ум. 23 сент. 1860, с. Ивановское ныне Липецкой обл.) - рус. религиозный философ, публицист и поэт, один из основоположников славянофильства. Выступил с учением о "соборности", характеризующим природу не только христ. церкви, но и процессов познания и творчества, человека и общества (союза индивидов, собранных во имя идеи Бога и любви в свободное и органическое единство). Эта концепция в дальнейшем стала одной из основ всеединства и личности в рус. религиозной философии (В.С.Соловьев, Е.Н.Трубецкой, П.А.Флоренский, Л.П. Карсавин, С.Л.Франк). Существование человека динамично, ибо он наделен способностью устремляться к Богу, но для сохранения этой устремленности необходимо особое, состояние, истинная вера (включающая волю), лишь в согласии с которой целостный дух человека может постичь истину. В рус. крестьянской общине видел одну из важнейших особенностей развития России, а в православии - единственный источник просвещения на Руси. Выступал против "чужеродных" начал западной цивилизации. Произв. Хомякова были изданы в "Поли. собр. соч.", т. 1-8. М.ч 1900-1904. ... смотреть

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ

(1804-1860) - рус. философ-идеалист, богослов, поэт и драматург. Один из гл. идеологов славянофильства. Испытал влияние патристики и класс, нем. философии. Развивал учение о церкви как живом «богочеловеческом» организме, в к-ром на основе любви к богу рождается релит, соборность, духовн. свобода и братство. Идеализируя православие, X. полагал, что оно преодолевает авторитаризм католицизма и индивидуализм протестантизма. Основу бытия, по Х» составляет воля «всесущего разума», лишь в согласии с к-рым целостный дух человека (включающий веру) может постичь истину. В рус. крестьян, общине и православии он видел одну из важн. особенностей развития России. X. выступал за отмену крепост. права, но в рамках са-модерж. гос-ва. ... смотреть

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ

1804- 1860) – русский религиозный философ, писатель, поэт, публицист, один из основоположников славянофильства.

АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ ХОМЯКОВ (18041860)

русский философ, развивал идеи славянофильства в философии. Он был родом из семьи дворянина-помещика, умер от холеры. Хомяков заложил основы метафизической философской системы, развитой в работах последующих русских философов. Он полагал, что Божия истина выходит за пределы логического постижения. Она есть объект веры, в то же время вера не есть нечто, противоречащее логическому пониманию, хотя она и обладает металогическим характером. Он считал, что гармония веры и рассудка дает *всецелый разум*. Человек представляет собой существо, обладающее рациональной волей и нравственной свободой. Свобода выражается в свободе выбора между праведностью и грехом. Все, что сотворено, находится в греховном состоянииили действительном или возможном. Спасение от греха состоит или в отсутствии искушения или в Божией милости. Бог указал сотворенному путь спасения от греха. Он явился в образе Богочеловека Иисуса Христа, верховного судьи сотворенного во грехе. Он заставляет человека осознать полную свою вину, однако одновременно проявляет и любовь отца. Он, по словам Хомякова, объединяет себя с каждым, кто Его не отвергает, с каждым, кто тянется к правде, которая заключена в церкви. Заложив основы метафизической религиозной системы. Хомяков наметил основные принципы ее, которые потом были разработаны в трудах корифеев русской философской мысли Вл. Соловьева, Бердяева и др. Хомяков понимал церковь как органическое целое, как тело, во главе которого стоит Иисус Христос. Человек верующий находит в церкви более совершенную жизнь. *Песчинка, говорит Хомяков, действительно не получает нового бытия от груды, в которую ее забросил случай... Но всякая частица вещества, усвоенная живым телом, делается неотъемлемой частью его организма и сама получает от него новый смысл и новую жизнь: таков человек в Церкви, в теле Христовом, органическое основание которого есть любовь* [Полн. собр. соч. Т. II, С. 115]. Церковь обеспечивает многим людям свободу, которая возникает тогда, когда это единство покоится на самоотверженной и бескорыстной любви. Свобода верующего возникает в силу того, что он находит в церкви *самого себя, но себя не в бессилии своего духовного одиночества, а в силу своего Духовного, искреннего единения со своими братьями, со своим Спасителем. Он находит в ней себя в своем совершенстве или, точнее, находит в ней то, что есть совершенного в нем самом Божественное вдохновение, постоянно испаряющееся в грубой нечистоте каждого отдельного существования. Это очищение совершается непобедимою силою взаимной любви христиан в Иисусе Христе, ибо эта любовь есть Дух Божий* [Полн. собр. соч. Т. II. С. 114-115]. *Христианство, указывал Хомяков, есть свобода во Христе* [С. 198]. Основным принципом церкви для Хомякова выступала соборность, которая означала, что абсолютным носителем истины является только церковь, а не патриарх, духовенство, вселенский собор в отдельности. Для Хомякова церковь означает всегда православную церковь, поэтому о католицизме и протестантизме Хомяков не говорит как о церкви. В то же время он не считал, что православная церковь владеет всей правдой, так как принципы христианства еще нигде не осуществились в полной мере. Для Хомякова католицизм воплощает в себе единство без свободы, а протестантизм свободу без единства. Только христианство, по Хомякову, воплощает в себе сочетание единства и свободы, т.е. истинный принцип соборности, который опирается на любовь к Богу и на любовь ко всем, кто любит Бога. Наиболее ценным в философских работах Хомякова является его акцентирование важности единства любви и свободы, их неразрывного единства. Для него христианство воплощает в себе религию любви, что является источником свободы. Первенствующее значение Хомяков придавал русской деревенской общине, которая на своих сходках принимала единодушное решение в соответствии с принципами справедливости, совести и истины. Хомяков выступал за демократию, отстаивая идеалы гуманности, считая, что каждая народность должна развиваться мирно и самобытно. Он также выступал против рабства, полагая, что главным злом рабства является безнравственность. Хомяков подобно Киреевскому оценивает европейскую культуру как формальную, сухую и рационалистическую, в то время как русская культура связана с идеями разумности и цельности. В то же время Хомяков указывал на недостатки русской жизни, часто осуждая порядки, существовавшие в России. Он полагал, что Россия не смогла воплотить свой идеал в полной мере в жизнь потому, что очень мало внимания у русского народа уделяется логическому способу мышления, без соединения его со сверхлогическим познанием действительности. Однако у Хомякова была великая вера в значительную миссию русского народа. Он верил, что наступит время, когда русский народ проявит все свои духовные силы и всецело будет придерживаться принципов православия. Россия, по его словам, должна стоять в центре мировой цивилизации, и основной характеристикой России будет то, что она станет *самым христианским из всех человеческих обществ*. В то же время, превознося Россию и видя в ней идеал, к которому идет истинное общество. Хомяков ценил в Западной Европе многое, она являлась для него сосредоточением многих духовных ценностей, страной *святых чудес*. Однако в Западной Европе не была развита идея соборности, которая была так мила и близка Хомякову. Соборность для Хомякова означала любовь людей к одним и тем же ценностям, выражающаяся в свободе и единении всех людей. Соборность это характерная черта церкви и общины, она применима для разрешения многих трудных проблем социальной жизни. Для Хомякова именно христианство являлось той религией, которая соединяла в себе любовь и свободу.... смотреть

T: 169